Защита от изменений климата: действия, бездействие и противодействие
Три с половиной десятилетия прошло с тех пор, как проблема глобальных климатических изменений оказалась в сфере внимания не только климатологов, но и государственных деятелей, журналистов, общественности, политиков. Конечно, резкое обострение международной обстановки, начавшееся в феврале 2022 г., в значительной мере ослабило к ней интерес, но это – временное явление, а климатическая проблема стала постоянным фактором для человечества по крайней мере на столетие, причём таким, действие которого с годами будет усиливаться.
Климатологи всего мира практически едины во мнении, согласно которому в наши дни глобальный климат меняется со скоростью, небывалой для голоцена (как минимум), и антропогенный вклад – едва ли не важнейшая причина этого, а продолжение чрезмерного воздействия цивилизации на климатическую систему (слишком большой эмиссии парниковых газов – прежде всего), весьма вероятно, закончится эколого-климатической катастрофой. Казалось бы, относиться к этой угрозе со спокойным безразличием или, тем более, демонстративным пренебрежением не должен ни один ответственный человек. Однако острейшие споры по климатической проблеме не ослабевают с того момента, как она была осознана. Почему?
Когда-то в качестве универсального ответа на подобные вопросы был дан совет: ищите женщину. В наши дни ситуация существенно упростилась: теперь надо искать, кому это выгодно. А отрицать опасность изменений климата выгодно тем, чья деятельность, приносящая хорошую прибыль, определяет чрезмерность антропогенного давления на климатическую систему. Прежде всего, это – транснациональные нефте- и угледобывающие компании (хотя и не все). Соответственно, такие (совсем не бедные) компании щедро финансируют усилия доказать или, хотя бы, бездоказательно говорить, что угроза изменений климата надумана, они вызваны естественными процессами, к протеканию которых человек не имеет никакого отношения. Политики, лоббирующие интересы этих компаний, и обслуживающие их журналисты берут на вооружение такие «аргументы», и масло, подливаемое в огонь дискуссий о климате, не иссякает.
Но разногласия принципиального характера имеются и среди тех, кто безоговорочно признаёт чрезвычайную опасность изменений климата. Эти разногласия касаются оценки и способов покрытия затрат, которые необходимы для защиты от неё. Известны два направления таких затрат.
Во-первых, затрат требует адаптация к происходящим и предвидимым изменениям. Например, из-за потепления климата деградирует вечная мерзлота (многолетнемёрзлые породы), значит, надо изменить строительные нормы для фундаментов сооружений в таких регионах. Глубокие фундаменты стоят дороже, чем рассчитанные на мерзлоту, которая в обычных условиях ведёт себя как скальный грунт, а при деградации превращается в вязкое болото. Одним из следствий изменений климата является учащение и усиление наводнений, защита от них стоит очень дорого. Засухи тоже происходят чаще и становятся сильнее, это влечёт потери урожая и прочие неприятности, а адаптация предполагает далеко не дешёвые мероприятия в сельском и водном хозяйствах. Неизбежный подъём уровня Мирового океана потребует строительства защитных дамб и переселения с низких прибрежных территорий многих миллионов людей – страшно подумать, во что всё это обойдётся. И т.п., примеров сколько угодно.
Каждая конкретная адаптационная мера имеет локальный, самое большее – региональный эффект, полностью подпадает под юрисдикцию страны, где осуществляется. Пока изменения климата проходят лишь начальную стадию, ощущаются не везде и не постоянно, правительства почти всех стран не спешат с осуществлением адаптационных мер, исходя их принципа «на наш век обойдётся». Стихийная миграция из-за последствий изменения климата – это, конечно, не мера, а социальный процесс, не управляемый странами-источниками и лишь частично управляемый принимающими странами.
Во-вторых, возможны меры, если не по предотвращению изменений климата, то по их замедлению и смягчению. К ним относятся, прежде всего, уменьшение эмиссии парниковых газов и увеличение депонирования углерода естественными экосистемами, главным образом, лесами. В отличие от адаптационных мер, результат таких действий – глобальный.
Именно на такие действия, преимущественно, ориентированы Рамочная конвенция ООН об изменении климата (РКИК, 1992 г.) и Киотский протокол (КП, 1997 г.). Последний предусматривал обязательства развитых стран и стран с переходной экономикой по ограничению (почти всех – по снижению) выбросов парниковых газов в атмосферу на период 2008–2012 гг. (так называемый первый период действия КП). Все страны, взявшие обязательства, выполнили их, кроме США, которые подписали КП при президенте-демократе Б. Клинтоне, однако провести ратификацию протокола через Конгресс ему не удалось. Но следующим президентом, республиканцем Дж. Бушем младшим в 2001 г. было объявлено об отказе от ратификации, США «дистанцировались» от этого международного соглашения. В качестве причин отказа от участия в КП Буш называл его «несправедливость», «необоснованность» предусмотренных в нём мер, вред, который будет нанесён экономике США в случае выполнения ими обязательств по протоколу. Но это «на публику», а на самом деле причинами были, во-первых, давление нефтяных и угольных американских компаний, традиционно связанных с республиканцами, во-вторых, опасения проиграть ЕС и Японии в конкурентной борьбе на рынке энергоэффективного оборудования и нетрадиционных технологий электрогенерации, который, по расчётам США, должен был замедлить свой рост в случае их выхода из КП. А можно, по Бушу, рассуждать ещё проще: пусть Европейский Союз – в самом начале века главный конкурент США – бьётся над выполнением своих обязательств, а «мы» будем делать то, что посчитаем нужным. Этим шагом США продемонстрировали всему миру, что угроза изменений климата, как и все прочие «площадки» международной политики, превратилась, прежде всего, благодаря их усилиям, в арену межстрановой конкуренции и столкновения геополитических интересов. В правительствах и парламентах (не говоря уже о транснациональных корпорациях) везде достаточно деятелей, которые смотрят на эту угрозу как на возможность получить новые выгоды, нимало не заботясь о том, способствует ли их деятельность спасению цивилизации, – пусть об этом заботятся другие, особенно хорошо, если конкуренты.
Хотя первоначально предполагалось после завершения первого периода действия КП нового соглашения, его не смогли подготовить к 2012 г. Было решено продлить действие КП до 2020 г. (второй период его действия), оформив это решение особой поправкой к КП (Дохинская поправка). Однако она так и не ступила в силу, так как число ратифицировавших её стран не достигло необходимого для этого значения. Разногласия оказались сильнее желания способствовать решению климатической проблемы. В 2015 г. вступление в силу Дохинской поправки и вовсе стало неактуальным: страны – участницы РКИК приняли новый документ – Парижское соглашение. Вряд ли это стоит считать успехом: Парижское соглашение не предусматривает никаких обязательств по сокращению эмиссии парниковых газов, никакого контроля за ним и т.д., мало что добавляя к РКИК. В сравнении с КП это соглашение – явный шаг назад.
Столкновение геополитических и экономических интересов стало главным фактором, препятствующим выработке и реализации единой стратегии защиты от климатических изменений. Это отнюдь не новость и обнаружилось в полной мере ещё в конце 1990-е гг. в ходе дебатов в США о ратификации КП, а вовсе не в феврале 2022 г. Проблему спасения цивилизации удалось предельно политизировать и коммерциализировать, затемняя дело некомпетентными сомнениями в достаточности научных данных, фейками о наличии фальсификаций в официальных материалах Межправительственной группы экспертов по изменению климата (МГЭИК), страшилками об абсолютно неподъёмных расходах на борьбу с потеплением и пр. И, наоборот, научный аспект проблемы крайне бедно освещается в СМИ, о результатах работы МГЭИК сообщается одним абзацем раз в несколько лет по случаю выпуска очередного доклада.
Вопрос о выборе стратегии – адаптационной (1) либо направленной на замедление или смягчение (если не предотвращение) изменений глобального климата (2) обсуждался ещё в конце 1990-х гг. Сначала их нередко считали взаимоисключающими, несовместимыми. Выбор стратегии (1) аргументировался тем, что не только предотвратить, но и замедлить изменения климата у нас нет возможностей, кроме того, отмечалось, что реализация стратегии (2) непомерно дорога, и, если адаптация окажется осуществимой, ничего иного и не требуется. Сторонники стратегии (2) настаивали на том, что адаптация к нерегулируемым изменениям климата невозможна, продолжение определившихся тенденций неминуемо приведёт к катастрофе. На помощь им пришёл технический прогресс: достижения в сфере безуглеродной электрогенерации превзошли все ожидания, возбудив надежды на то, что замедлить изменения климата технически возможно, но при этом адаптация к ним всё равно необходима. Иначе говоря, выяснилось, что две стратегии не только не альтернативны, но их необходимо сочетать.
В какой мере следует применять стратегию (2), определяется тем пределом повышения среднеглобальной приземной температуры (СГПТ), который полагается относительно безопасным: 1,5°С. Необходимость установить такой предел (и принять все меры, необходимые для его непревышения), отмечена ещё в РКИК. Статья 2 объявляет: «Конечная цель настоящей Конвенции и всех связанных с ней правовых документов… заключается в том, чтобы добиться… стабилизации концентраций парниковых газов в атмосфере на таком уровне, который не допускал бы опасного антропогенного воздействия на климатическую систему. Такой уровень должен быть достигнут в сроки, достаточные для естественной адаптации экосистем к изменению климата, позволяющие не ставить под угрозу производство продовольствия и обеспечивающие дальнейшее экономическое развитие на устойчивой основе».
К сожалению, установить, какие сроки «достаточны для естественной адаптации экосистем к изменению климата», пока не удаётся: это – задача трансцендентной научной сложности. Однако и РКИК, и экономисты, оценивающие затраты, необходимые для «стабилизации концентраций парниковых газов в атмосфере», в качестве временнóго ориентира выбрали 2100-й год, вовсе не ожидая, что такой стабилизации удастся достичь к концу XXI века. Попытки заглядывать ещё дальше вряд ли заслуживают внимания, для прогнозов на XXII век практически нет никаких научных оснований. Что же с приемлемой надёжностью говорят прогнозы на конец XXI века?
Во-первых, продолжится повышение СГПТ, которое происходит в течение последних полутора веков, с темпом, который в значительной мере определяется объёмом антропогенной эмиссии парниковых газов. Повышение СГПТ неравномерно во времени, а рост локальной приповерхностной температуры пространственно неоднороден по территории: все изотермы, построенные по усреднённым за 30 лет данным, за два-три десятилетия заметно изменяются.
Во-вторых, статистически достоверно то, что растут частота и сила связанных с погодой стихийных бедствий. Однако оценки такого роста, приводимые в различных исследованиях, существенно разнятся: в одних утверждается, что для удвоения их числа надо 30 лет, в других – всего 15.
В-третьих, весьма вероятно, что для многих водных объектов произойдут неблагоприятные изменения. Рост СГПТ влечёт увеличение испарения с поверхности как Мирового океана, так и суши, но одновременно возрастает и количество водяного пара, которое может удерживать атмосфера. Тем не менее, объём осадков возрастёт, однако во многих регионах увеличится их контрастность: сильные кратковременные выпадения будут чередоваться с продолжительными периодами их отсутствия.
Динамика климата формируется под воздействием многих природных, а за последние 10–12 тыс. лет – и антропогенных факторов. Ледниковые периоды и межледниковья следуют друг за другом. Но для оценок их временнх границ и длительности, получаемых на основе палеоклиматологических данных, характерен большой разброс. Если о свершившихся, пусть даже в очень давние времена, событиях информация имеет большую погрешность, то какой может быть точность прогноза? Почти пять столетий продолжался в Европе малый ледниковый период (МЛП), его границы – 1312–1791 гг. – установлены не методами палеоклиматологии, а по историческим документам. Представим себе, что в 1300 г. воображаемые климатологи располагают всей той информацией за предшествующие годы и эпохи, которую нынешние климатологи имеют для периода, заканчивающегося 2020-м годом, и вооружены всеми современными компьютерами и моделями. Смогли бы они предсказать наступление МЛП с точностью хотя бы в 100 лет? Надёжно – не смогли бы! Но, прогнозируя сегодня изменения климата на конец XXI века и анализируя меры по их ослаблению и адаптации к ним, мы имеем дело с горизонтом прогнозирования менее 80 лет!
Узнав о такой неопределенности в климатологических прогнозах, многие склонны предъявлять претензии науке: неужели учёные не могут, если не преодолеть, то хотя бы снизить неопределённость до какого-нибудь приемлемого уровня? И научиться предсказывать динамику водности Волги или Енисея на 30–40 лет? Или сказать с точностью в 10–20 лет, когда будет следующее сильное (примерно, как в 2013 г.) наводнение на Амуре? И такой же устойчивый жаркий и продолжительный антициклон на Русской равнине, как в 2010 г.? К сожалению, не могут, хотя, конечно, точность прогнозов по мере развития науки будет повышаться, но совсем преодолеть её невозможно, по-видимому, в принципе.
В каком-то смысле дело здесь обстоит примерно так же, как с радиоактивностью. Вот у вас имеется, допустим, какое-то количество атомов радия, и вы держите в поле зрения каждый из них. Можно ли сказать, какой из них распадётся первым? Вторым? Когда именно это произойдёт? Любой физик скажет, что при современном состоянии науки такое невозможно даже вообразить, это под силу разве что Творцу. Но если у Вас имеется достаточно много атомов, то с очень большой вероятностью можно сказать, за какое время распадётся половина из них, оно называется периодом полураспада и служит одной из важнейших характеристик такого явления, как радиоактивность. Подобно этому климатологи говорят, что с очень большой вероятностью прирост СГПТ к концу XXI века при любых обстоятельствах превысит 1,3°С в сравнении с доиндустриальным периодом, но отказываются отвечать на самые интересные конкретные вопросы – с точными датами, географическими объектами и пр.
Страусова политика состоит в том, чтобы, узнав о такой неопределённости наших прогнозов, опустить руки и забыть об изменениях климата. На самом деле неопределённость знаний следует сопоставлять с риском, характеризующим возможные события. Имеющейся у нас информации (см. выше – три пункта о том, что с приемлемой надёжностью говорят прогнозы на конец XXI века) достаточно для принятия необходимых решений. Вполне адекватно написано об этом в РКИК (статья 3, п. 3): «Сторонам следует принимать предупредительные меры в целях прогнозирования, предотвращения или сведения к минимуму причин изменения климата и смягчения его отрицательных последствий. Там, где существует угроза серьёзного или необратимого ущерба, недостаточная научная определённость не должна использоваться в качестве причины для отсрочки принятия таких мер, учитывая, что политика и меры, направленные на борьбу с изменением климата, должны быть экономически эффективными для обеспечения глобальных благ при наименьших возможных затратах».
Нынешний очевидный провал политики глобализации в американском варианте, конечно, не означает, что глобальных проблем больше нет. Они были, есть и будут. Глобальные проблемы – это проблемы, нерешённость которых угрожает существованию цивилизации (в других терминах – рода человеческого, биологического вида Homo sapiens) и решение которых возможно только скоординированными усилиями всех стран мира.
Проблема изменений глобального климата – одна из глобальных проблем. Для её решения необходимы действия: согласованная политика и реализация мер по ослаблению и замедлению климатических изменений, непревышению среднеглобальной приземной температурой порога в 1,5°С. Необходимы также в каждом государстве превентивные адаптационные действия, которые обеспечат готовность к преодолению негативных последствий климатических изменений для экономики и социума. Бездействие – недопустимо, а противодействие – преступно.
В. И. Данилов-Данильян
Когда-то в качестве универсального ответа на подобные вопросы был дан совет: ищите женщину. В наши дни ситуация существенно упростилась: теперь надо искать, кому это выгодно. А отрицать опасность изменений климата выгодно тем, чья деятельность, приносящая хорошую прибыль, определяет чрезмерность антропогенного давления на климатическую систему. Прежде всего, это – транснациональные нефте- и угледобывающие компании (хотя и не все). Соответственно, такие (совсем не бедные) компании щедро финансируют усилия доказать или, хотя бы, бездоказательно говорить, что угроза изменений климата надумана, они вызваны естественными процессами, к протеканию которых человек не имеет никакого отношения. Политики, лоббирующие интересы этих компаний, и обслуживающие их журналисты берут на вооружение такие «аргументы», и масло, подливаемое в огонь дискуссий о климате, не иссякает.
Но разногласия принципиального характера имеются и среди тех, кто безоговорочно признаёт чрезвычайную опасность изменений климата. Эти разногласия касаются оценки и способов покрытия затрат, которые необходимы для защиты от неё. Известны два направления таких затрат.
Во-первых, затрат требует адаптация к происходящим и предвидимым изменениям. Например, из-за потепления климата деградирует вечная мерзлота (многолетнемёрзлые породы), значит, надо изменить строительные нормы для фундаментов сооружений в таких регионах. Глубокие фундаменты стоят дороже, чем рассчитанные на мерзлоту, которая в обычных условиях ведёт себя как скальный грунт, а при деградации превращается в вязкое болото. Одним из следствий изменений климата является учащение и усиление наводнений, защита от них стоит очень дорого. Засухи тоже происходят чаще и становятся сильнее, это влечёт потери урожая и прочие неприятности, а адаптация предполагает далеко не дешёвые мероприятия в сельском и водном хозяйствах. Неизбежный подъём уровня Мирового океана потребует строительства защитных дамб и переселения с низких прибрежных территорий многих миллионов людей – страшно подумать, во что всё это обойдётся. И т.п., примеров сколько угодно.
Каждая конкретная адаптационная мера имеет локальный, самое большее – региональный эффект, полностью подпадает под юрисдикцию страны, где осуществляется. Пока изменения климата проходят лишь начальную стадию, ощущаются не везде и не постоянно, правительства почти всех стран не спешат с осуществлением адаптационных мер, исходя их принципа «на наш век обойдётся». Стихийная миграция из-за последствий изменения климата – это, конечно, не мера, а социальный процесс, не управляемый странами-источниками и лишь частично управляемый принимающими странами.
Во-вторых, возможны меры, если не по предотвращению изменений климата, то по их замедлению и смягчению. К ним относятся, прежде всего, уменьшение эмиссии парниковых газов и увеличение депонирования углерода естественными экосистемами, главным образом, лесами. В отличие от адаптационных мер, результат таких действий – глобальный.
Именно на такие действия, преимущественно, ориентированы Рамочная конвенция ООН об изменении климата (РКИК, 1992 г.) и Киотский протокол (КП, 1997 г.). Последний предусматривал обязательства развитых стран и стран с переходной экономикой по ограничению (почти всех – по снижению) выбросов парниковых газов в атмосферу на период 2008–2012 гг. (так называемый первый период действия КП). Все страны, взявшие обязательства, выполнили их, кроме США, которые подписали КП при президенте-демократе Б. Клинтоне, однако провести ратификацию протокола через Конгресс ему не удалось. Но следующим президентом, республиканцем Дж. Бушем младшим в 2001 г. было объявлено об отказе от ратификации, США «дистанцировались» от этого международного соглашения. В качестве причин отказа от участия в КП Буш называл его «несправедливость», «необоснованность» предусмотренных в нём мер, вред, который будет нанесён экономике США в случае выполнения ими обязательств по протоколу. Но это «на публику», а на самом деле причинами были, во-первых, давление нефтяных и угольных американских компаний, традиционно связанных с республиканцами, во-вторых, опасения проиграть ЕС и Японии в конкурентной борьбе на рынке энергоэффективного оборудования и нетрадиционных технологий электрогенерации, который, по расчётам США, должен был замедлить свой рост в случае их выхода из КП. А можно, по Бушу, рассуждать ещё проще: пусть Европейский Союз – в самом начале века главный конкурент США – бьётся над выполнением своих обязательств, а «мы» будем делать то, что посчитаем нужным. Этим шагом США продемонстрировали всему миру, что угроза изменений климата, как и все прочие «площадки» международной политики, превратилась, прежде всего, благодаря их усилиям, в арену межстрановой конкуренции и столкновения геополитических интересов. В правительствах и парламентах (не говоря уже о транснациональных корпорациях) везде достаточно деятелей, которые смотрят на эту угрозу как на возможность получить новые выгоды, нимало не заботясь о том, способствует ли их деятельность спасению цивилизации, – пусть об этом заботятся другие, особенно хорошо, если конкуренты.
Хотя первоначально предполагалось после завершения первого периода действия КП нового соглашения, его не смогли подготовить к 2012 г. Было решено продлить действие КП до 2020 г. (второй период его действия), оформив это решение особой поправкой к КП (Дохинская поправка). Однако она так и не ступила в силу, так как число ратифицировавших её стран не достигло необходимого для этого значения. Разногласия оказались сильнее желания способствовать решению климатической проблемы. В 2015 г. вступление в силу Дохинской поправки и вовсе стало неактуальным: страны – участницы РКИК приняли новый документ – Парижское соглашение. Вряд ли это стоит считать успехом: Парижское соглашение не предусматривает никаких обязательств по сокращению эмиссии парниковых газов, никакого контроля за ним и т.д., мало что добавляя к РКИК. В сравнении с КП это соглашение – явный шаг назад.
Столкновение геополитических и экономических интересов стало главным фактором, препятствующим выработке и реализации единой стратегии защиты от климатических изменений. Это отнюдь не новость и обнаружилось в полной мере ещё в конце 1990-е гг. в ходе дебатов в США о ратификации КП, а вовсе не в феврале 2022 г. Проблему спасения цивилизации удалось предельно политизировать и коммерциализировать, затемняя дело некомпетентными сомнениями в достаточности научных данных, фейками о наличии фальсификаций в официальных материалах Межправительственной группы экспертов по изменению климата (МГЭИК), страшилками об абсолютно неподъёмных расходах на борьбу с потеплением и пр. И, наоборот, научный аспект проблемы крайне бедно освещается в СМИ, о результатах работы МГЭИК сообщается одним абзацем раз в несколько лет по случаю выпуска очередного доклада.
Вопрос о выборе стратегии – адаптационной (1) либо направленной на замедление или смягчение (если не предотвращение) изменений глобального климата (2) обсуждался ещё в конце 1990-х гг. Сначала их нередко считали взаимоисключающими, несовместимыми. Выбор стратегии (1) аргументировался тем, что не только предотвратить, но и замедлить изменения климата у нас нет возможностей, кроме того, отмечалось, что реализация стратегии (2) непомерно дорога, и, если адаптация окажется осуществимой, ничего иного и не требуется. Сторонники стратегии (2) настаивали на том, что адаптация к нерегулируемым изменениям климата невозможна, продолжение определившихся тенденций неминуемо приведёт к катастрофе. На помощь им пришёл технический прогресс: достижения в сфере безуглеродной электрогенерации превзошли все ожидания, возбудив надежды на то, что замедлить изменения климата технически возможно, но при этом адаптация к ним всё равно необходима. Иначе говоря, выяснилось, что две стратегии не только не альтернативны, но их необходимо сочетать.
В какой мере следует применять стратегию (2), определяется тем пределом повышения среднеглобальной приземной температуры (СГПТ), который полагается относительно безопасным: 1,5°С. Необходимость установить такой предел (и принять все меры, необходимые для его непревышения), отмечена ещё в РКИК. Статья 2 объявляет: «Конечная цель настоящей Конвенции и всех связанных с ней правовых документов… заключается в том, чтобы добиться… стабилизации концентраций парниковых газов в атмосфере на таком уровне, который не допускал бы опасного антропогенного воздействия на климатическую систему. Такой уровень должен быть достигнут в сроки, достаточные для естественной адаптации экосистем к изменению климата, позволяющие не ставить под угрозу производство продовольствия и обеспечивающие дальнейшее экономическое развитие на устойчивой основе».
К сожалению, установить, какие сроки «достаточны для естественной адаптации экосистем к изменению климата», пока не удаётся: это – задача трансцендентной научной сложности. Однако и РКИК, и экономисты, оценивающие затраты, необходимые для «стабилизации концентраций парниковых газов в атмосфере», в качестве временнóго ориентира выбрали 2100-й год, вовсе не ожидая, что такой стабилизации удастся достичь к концу XXI века. Попытки заглядывать ещё дальше вряд ли заслуживают внимания, для прогнозов на XXII век практически нет никаких научных оснований. Что же с приемлемой надёжностью говорят прогнозы на конец XXI века?
Во-первых, продолжится повышение СГПТ, которое происходит в течение последних полутора веков, с темпом, который в значительной мере определяется объёмом антропогенной эмиссии парниковых газов. Повышение СГПТ неравномерно во времени, а рост локальной приповерхностной температуры пространственно неоднороден по территории: все изотермы, построенные по усреднённым за 30 лет данным, за два-три десятилетия заметно изменяются.
Во-вторых, статистически достоверно то, что растут частота и сила связанных с погодой стихийных бедствий. Однако оценки такого роста, приводимые в различных исследованиях, существенно разнятся: в одних утверждается, что для удвоения их числа надо 30 лет, в других – всего 15.
В-третьих, весьма вероятно, что для многих водных объектов произойдут неблагоприятные изменения. Рост СГПТ влечёт увеличение испарения с поверхности как Мирового океана, так и суши, но одновременно возрастает и количество водяного пара, которое может удерживать атмосфера. Тем не менее, объём осадков возрастёт, однако во многих регионах увеличится их контрастность: сильные кратковременные выпадения будут чередоваться с продолжительными периодами их отсутствия.
Динамика климата формируется под воздействием многих природных, а за последние 10–12 тыс. лет – и антропогенных факторов. Ледниковые периоды и межледниковья следуют друг за другом. Но для оценок их временнх границ и длительности, получаемых на основе палеоклиматологических данных, характерен большой разброс. Если о свершившихся, пусть даже в очень давние времена, событиях информация имеет большую погрешность, то какой может быть точность прогноза? Почти пять столетий продолжался в Европе малый ледниковый период (МЛП), его границы – 1312–1791 гг. – установлены не методами палеоклиматологии, а по историческим документам. Представим себе, что в 1300 г. воображаемые климатологи располагают всей той информацией за предшествующие годы и эпохи, которую нынешние климатологи имеют для периода, заканчивающегося 2020-м годом, и вооружены всеми современными компьютерами и моделями. Смогли бы они предсказать наступление МЛП с точностью хотя бы в 100 лет? Надёжно – не смогли бы! Но, прогнозируя сегодня изменения климата на конец XXI века и анализируя меры по их ослаблению и адаптации к ним, мы имеем дело с горизонтом прогнозирования менее 80 лет!
Узнав о такой неопределенности в климатологических прогнозах, многие склонны предъявлять претензии науке: неужели учёные не могут, если не преодолеть, то хотя бы снизить неопределённость до какого-нибудь приемлемого уровня? И научиться предсказывать динамику водности Волги или Енисея на 30–40 лет? Или сказать с точностью в 10–20 лет, когда будет следующее сильное (примерно, как в 2013 г.) наводнение на Амуре? И такой же устойчивый жаркий и продолжительный антициклон на Русской равнине, как в 2010 г.? К сожалению, не могут, хотя, конечно, точность прогнозов по мере развития науки будет повышаться, но совсем преодолеть её невозможно, по-видимому, в принципе.
В каком-то смысле дело здесь обстоит примерно так же, как с радиоактивностью. Вот у вас имеется, допустим, какое-то количество атомов радия, и вы держите в поле зрения каждый из них. Можно ли сказать, какой из них распадётся первым? Вторым? Когда именно это произойдёт? Любой физик скажет, что при современном состоянии науки такое невозможно даже вообразить, это под силу разве что Творцу. Но если у Вас имеется достаточно много атомов, то с очень большой вероятностью можно сказать, за какое время распадётся половина из них, оно называется периодом полураспада и служит одной из важнейших характеристик такого явления, как радиоактивность. Подобно этому климатологи говорят, что с очень большой вероятностью прирост СГПТ к концу XXI века при любых обстоятельствах превысит 1,3°С в сравнении с доиндустриальным периодом, но отказываются отвечать на самые интересные конкретные вопросы – с точными датами, географическими объектами и пр.
Страусова политика состоит в том, чтобы, узнав о такой неопределённости наших прогнозов, опустить руки и забыть об изменениях климата. На самом деле неопределённость знаний следует сопоставлять с риском, характеризующим возможные события. Имеющейся у нас информации (см. выше – три пункта о том, что с приемлемой надёжностью говорят прогнозы на конец XXI века) достаточно для принятия необходимых решений. Вполне адекватно написано об этом в РКИК (статья 3, п. 3): «Сторонам следует принимать предупредительные меры в целях прогнозирования, предотвращения или сведения к минимуму причин изменения климата и смягчения его отрицательных последствий. Там, где существует угроза серьёзного или необратимого ущерба, недостаточная научная определённость не должна использоваться в качестве причины для отсрочки принятия таких мер, учитывая, что политика и меры, направленные на борьбу с изменением климата, должны быть экономически эффективными для обеспечения глобальных благ при наименьших возможных затратах».
Нынешний очевидный провал политики глобализации в американском варианте, конечно, не означает, что глобальных проблем больше нет. Они были, есть и будут. Глобальные проблемы – это проблемы, нерешённость которых угрожает существованию цивилизации (в других терминах – рода человеческого, биологического вида Homo sapiens) и решение которых возможно только скоординированными усилиями всех стран мира.
Проблема изменений глобального климата – одна из глобальных проблем. Для её решения необходимы действия: согласованная политика и реализация мер по ослаблению и замедлению климатических изменений, непревышению среднеглобальной приземной температурой порога в 1,5°С. Необходимы также в каждом государстве превентивные адаптационные действия, которые обеспечат готовность к преодолению негативных последствий климатических изменений для экономики и социума. Бездействие – недопустимо, а противодействие – преступно.
В. И. Данилов-Данильян